Джонатан Свифт

Путешествия Гулливера (отрывок)

ГЛАВА V

     Автору   дозволяют  осмотреть  Большую  Академию  в  Лагадо.  Подробное
описание Академии. Искусства, изучением которых занимаются профессора
 
     Эта  Академия занимает не одно отдельное здание, а два ряда заброшенных
домов  по обеим сторонам улицы, которые были приобретены и приспособлены для
ее работ[103].
     Я был  благосклонно  принят президентом и посещал Академию ежедневно в
течение  довольно  продолжительного времени. Каждая комната заключала в себе
одного или  нескольких  прожектеров,  и я думаю, что побывал не менее чем в
пятистах комнатах.
     Первый  ученый,  которого я  посетил,  был тощий человек с закопченным
лицом  и  руками,  с длинными всклокоченными и местами опаленными волосами и
бородой.  Его  платье, рубаха и  кожа  были такого же цвета. Восемь лет он
разрабатывал   проект извлечения   из  огурцов  солнечных  лучей,  которые
предполагал  заключить в  герметически  закупоренные  склянки,  чтобы затем
пользоваться  ими  для согревания  воздуха  в случае холодного и дождливого
лета.  Он  выразил  уверенность,  что еще через восемь лет сможет поставлять
солнечный  свет для губернаторских садов по умеренной цене; но он жаловался,
что  запасы его невелики, и просил меня дать ему что- нибудь в поощрение его
изобретательности, тем более что огурцы в то время года были очень дороги. Я
сделал ему  маленький подарок из денег, которыми предусмотрительно снабдил
меня  мой  хозяин, хорошо знавший привычку этих господ выпрашивать подачки у
каждого, кто посещает их.
     Войдя  в другую комнату, я чуть было не выскочил из нее вон, потому что
едва  не  задохся  от  ужасного  зловония.  Однако мой спутник удержал меня,
шепотом  сказав, что необходимо войти, иначе мы нанесем большую обиду; таким
образом,  я  не  посмел  даже  заткнуть  нос.  Изобретатель, сидевший в этой
комнате,  был  одним  из  старейших  членов Академии. Лицо и борода его были
бледно-желтые, а  руки  и  платье все вымазаны нечистотами. Когда я был ему
представлен,  он крепко обнял меня (любезность, без которой я отлично мог бы
обойтись).  С  самого своего вступления в Академию он занимался превращением
человеческих   экскрементов  в те  питательные  вещества,  из которых  они
образовались,  путем  отделения  от них некоторых составных частей, удаления
окраски, сообщаемой им желчью, выпаривания зловония и выделения слюны. Город
еженедельно  отпускал  ему  посудину, наполненную человеческими нечистотами,
величиной с бристольскую бочку.
     Там  же  я  увидел  другого  ученого, занимавшегося пережиганием льда в
порох. Он показал мне написанное им исследование о ковкости пламени, которое
он собирался опубликовать.
     Там  был  также  весьма  изобретательный  архитектор, придумавший новый
способ постройки домов, начиная с крыши и кончая фундаментом. Он оправдывал
мне этот способ ссылкой на приемы двух мудрых насекомых - пчелы и паука.
     Там  был, наконец, слепорожденный, под руководством которого занималось
несколько  таких  же  слепых  учеников. Их занятия состояли в смешивании для
живописцев  красок,  каковые  профессор  учил  их  распознавать  при  помощи
обоняния  и осязания. Правда, на мое несчастье, во время моего посещения они
не  особенно  удачно  справлялись  со  своей  задачей, да  и  сам профессор
постоянно  совершал  ошибки.  Ученый  этот  пользуется большой поддержкой и
уважением своих собратьев[104].
     В другой комнате мне доставил большое удовольствие прожектер, открывший
способ пахать землю  свиньями  и  избавиться таким образом от расходов на
плуги, скот  и  рабочих.  Способ  этот заключается в следующем: на десятине
земли  вы  закапываете на  расстоянии шести  дюймов  и  на  глубине восьми
известное  количество желудей, фиников, каштанов и других плодов или овощей,
до  которых  особенно  лакомы  свиньи; затем  вы выгоняете на это поле штук
шестьсот  или  больше свиней, и они в течение немногих дней, в поисках пищи,
взроют всю землю, сделав ее пригодной для посева и в то же время удобрив ее
своим навозом. Правда, произведенный опыт показал, что такая обработка земли
требует  больших  хлопот  и  расходов, а урожай дает маленький или никакой.
Однако  никто не  сомневается,  что  это  изобретение  поддается  большому
усовершенствованию.
     Я вошел  в следующую комнату, где стены и потолок были сплошь затянуты
паутиной, за исключением узкого прохода для изобретателя. Едва я показался в
дверях,  как  последний  громко закричал, чтобы я был осторожнее и не порвал
его  паутины.  Он стал жаловаться на роковую ошибку, которую совершал до сих
пор  мир,  пользуясь  работой шелковичных червей, тогда как у нас всегда под
рукой  множество  насекомых, бесконечно превосходящих упомянутых червей, ибо
они   одарены качествами  не только прядильщиков,  но  и  ткачей.  Далее
изобретатель указал, что утилизация пауков совершенно избавит от расходов на
окраску  тканей,  и я вполне убедился в этом, когда он показал нам множество
красивых  разноцветных мух,  которыми кормил пауков и цвет которых, по его
уверениям,  необходимо должен передаваться изготовленной пауком пряже. И так
как  у него  были  мухи  всех цветов,  то он надеялся удовлетворить вкусам
каждого, как только ему удастся найти для мух подходящую пищу в виде камеди,
масла  и  других клейких веществ и придать, таким образом, большую плотность
и прочность нитям паутины[105].
     Там  же  был  астроном,  затеявший  поместить солнечные часы на большой
флюгер ратуши, выверив годовые и суточные движения земли и солнца так, чтобы
они   соответствовали и   согласовались  со  всеми  случайными  переменами
направления ветра.
     Я пожаловался в это время на легкие колики, и мой спутник привел меня в
комнату  знаменитого  медика, особенно прославившегося лечением этой болезни
путем двух   противоположных  операций,   производимых  одним  и  тем  же
инструментом.  У  него был  большой  раздувальный  мех  с  длинным и тонким
наконечником  из  слоновой  кости.  Доктор  утверждал, что, вводя трубку на
восемь дюймов в  задний проход и втягивая ветры, он может привести кишки в
такое  состояние, что они станут похожи на высохший пузырь. Но, если болезнь
более упорна и жестока, доктор вводит трубку, когда мехи наполнены воздухом,
и вгоняет этот воздух в тело больного; затем он вынимает трубку, чтобы вновь
наполнить  мехи, плотно закрывая на это время большим пальцем заднепроходное
отверстие.  Эту  операцию  он  повторяет  три  или  четыре  раза, после чего
введенный  в  желудок воздух быстро устремляется наружу, увлекая с собой все
вредные  вещества  (как  вода из насоса), и больной выздоравливает. Я видел,
как  он  произвел  оба опыта над собакой, но не заметил, чтобы первый оказал
какое-нибудь  действие.  После второго животное страшно раздулось и едва не
лопнуло,  затем  так  обильно  опорожнилось,  что мне и моему спутнику стало
очень противно.   Собака   мгновенно  околела,  и  мы  покинули  доктора,
прилагавшего старание вернуть ее к жизни при помощи той же операции[106].
     Я посетил  еще много других комнат, но, заботясь о краткости, не стану
утруждать читателя описанием всех диковин, которые я там видел.
     До сих пор я познакомился только с одним отделением Академии; другое же
отделение   было   предоставлено   ученым,  двигавшим  вперед  спекулятивные
науки[107];  о нем я и скажу несколько слов, предварительно упомянув еще об
одном знаменитом   ученом,  известном  здесь под  именем  "универсального
искусника". Он рассказал нам, что вот уже тридцать лет он посвящает все свои
мысли  улучшению  человеческой жизни. В  его распоряжении были две большие
комнаты,  наполненные удивительными диковинами, и пятьдесят помощников. Одни
сгущали  воздух  в  вещество  сухое  и осязаемое, извлекая из него селитру и
процеживая  водянистые и  текучие его частицы; другие размягчали мрамор для
подушек  и  подушечек  для  булавок; третьи приводили в окаменелое состояние
копыта живой  лошади, чтобы  предохранить  их от изнашивания. Что касается
самого искусника,  то он  занят  был в  то время разработкой двух великих
замыслов:  первый  из  них  -  обсеменение  полей мякиной, в которой, по его
утверждению,  заключена  настоящая  производительная  сила, что он доказывал
множеством  экспериментов,  которые,  по моему невежеству, остались для меня
совершенно непонятными; а второй - приостановка роста шерсти на двух ягнятах
при  помощи особого прикладываемого снаружи состава из камеди, минеральных и
растительных  веществ; и  он  надеялся в недалеком будущем развести во всем
королевстве породу голых овец.
     После  этого  мы  пересекли  улицу и вошли в другое отделение Академии,
где, как я уже сказал, заседали прожектеры в области спекулятивных наук.
     Первый  профессор,  которого  я  здесь  увидел,  помещался  в  огромной
комнате,  окруженный  сорока учениками. После взаимных приветствий, заметив,
что  я внимательно  рассматриваю раму, занимавшую большую часть комнаты, он
сказал,   что меня, быть   может, удивит  его   работа  над  проектом
усовершенствования    умозрительного   знания при   помощи   технических и
механических  операций[108].  Но  мир  вскоре  оценит  всю  полезность этого
проекта;  и  он льстил себя уверенностью, что более возвышенная идея никогда
еще  не  зарождалась  ни в чьей голове. Каждому известно, как трудно изучать
науки и   искусства  по  общепринятой  методе;  между  тем  благодаря  его
изобретению  самый  невежественный  человек  с помощью  умеренных  затрат и
небольших  физических  усилий  может  писать  книги  по  философии,  поэзии,
политике,  праву,  математике  и богословию при полном отсутствии эрудиции и
таланта. Затем он подвел меня к раме, по бокам которой рядами стояли все его
ученики.  Рама эта  имела  двадцать квадратных футов и помещалась посредине
комнаты.  Поверхность  ее  состояла  из множества деревянных дощечек, каждая
величиною  в  игральную  кость, одни побольше, другие поменьше. Все они были
сцеплены  между  собой тонкими  проволоками.  Со всех сторон каждой дощечки
приклеено было по кусочку бумаги, и на этих бумажках были написаны все слова
их  языка  в  различных  наклонениях,  временах  и  падежах,  но без всякого
порядка.  Профессор  попросил  меня  быть внимательнее, так как он собирался
пустить  в  ход свою машину. По его команде каждый ученик взялся за железную
рукоятку,  которые  в  числе  сорока  были вставлены по краям рамы, и быстро
повернул  ее,  после  чего  расположение  слов совершенно изменилось. Тогда
профессор  приказал  тридцати  шести ученикам медленно читать образовавшиеся
строки в  том порядке, в каком они разместились в раме; если случалось, что
три  или четыре слова составляли часть фразы, ее диктовали остальным четырем
ученикам,  исполнявшим роль  писцов.  Это упражнение было повторено три или
четыре раза,  и  машина  была так устроена, что после каждого оборота слова
принимали   все   новое   расположение,   по   мере   того   как  квадратики
переворачивались с одной стороны на другую.
     Ученики   занимались  этими  упражнениями по  шесть  часов  в  день, и
профессор   показал   мне  множество  фолиантов,  составленных из  подобных
отрывочных  фраз;  он  намеревался  связать  их  вместе  и от этого богатого
материала  дать миру полный компендий всех искусств и наук; его работа могла
бы  быть,  однако, облегчена и значительно ускорена, если бы удалось собрать
фонд  для  сооружения пятисот таких станков в Лагадо и обязать руководителей
объединить полученные ими коллекции.
     Он сообщил мне, что это изобретение с юных лет поглощало все его мысли,
что  теперь  в его  станок  входит целый словарь и что им точнейшим образом
высчитано  соотношение числа  частиц, имен, глаголов и других частей речи,
употребляемых в наших книгах.
     Я принес глубочайшую  благодарность  этому  почтенному  мужу  за  его
любезное посвящение меня в тайны своего великого изобретения и дал обещание,
если  мне  удастся когда-нибудь вернуться на родину, воздать ему должное как
единственному  изобретателю  этой  изумительной  машины,  форму и устройство
которой  я  попросил  у  него позволения срисовать на бумаге и прилагаю свой
рисунок  к  настоящему изданию. Я сказал ему, что в Европе хотя и существует
между учеными обычай похищать друг у друга изобретения, имеющий, впрочем, ту
положительную  сторону, что возбуждает полемику для разрешения вопроса, кому
принадлежит  подлинное первенство,  тем не менее я обещаю принять все меры,
чтобы честь этого  изобретения  всецело  осталась  за  ним и  никем  не
оспаривалась.
     После  этого  мы пошли в школу языкознания, где заседали три профессора
на  совещании, посвященном  вопросу  об  усовершенствовании  родного языка.
Первый  проект   предлагал   сократить   разговорную  речь  путем  сведения
многосложных  слов к односложным и упразднения глаголов и причастий, так как
в  действительности  все мыслимые вещи суть только имена[109]. Второй проект
требовал полного упразднения всех слов; автор этого проекта ссылался главным
образом  на его пользу для здоровья и сбережение времени. Ведь очевидно, что
каждое произносимое нами слово сопряжено с некоторым изнашиванием легких и,
следовательно, приводит  к  сокращению  нашей жизни. А так как слова суть
только названия  вещей, то автор проекта высказывает предположение, что для
нас  будет  гораздо  удобнее носить при себе вещи, необходимые для выражения
наших  мыслей  и  желаний. Это изобретение благодаря его большим удобствам и
пользе  для   здоровья,   по всей   вероятности,   получило  бы  широкое
распространение, если бы женщины, войдя в стачку с невежественной чернью, не
пригрозили  поднять  восстание,  требуя,  чтобы  языку их была предоставлена
полная воля, согласно старому дедовскому обычаю: так простой народ постоянно
оказывается  непримиримым  врагом науки! Тем не менее многие весьма ученые и
мудрые люди пользуются этим новым способом выражения своих мыслей при помощи
вещей. Единственным  его  неудобством является  то  обстоятельство, что, в
случае необходимости  вести  пространный  разговор  на  разнообразные темы,
собеседникам  приходится  таскать  на  плечах  большие узлы  с вещами, если
средства  не  позволяют  нанять  для этого одного или двух дюжих парней. Мне
часто  случалось видеть двух таких мудрецов, изнемогавших под тяжестью ноши,
подобно  нашим торговцам  вразнос.  При встрече на улице они снимали с плеч
мешки, открывали  их  и, достав оттуда необходимые вещи, вели таким образом
беседу в продолжение часа; затем складывали свою утварь, помогали друг другу
взваливать груз на плечи, прощались и расходились.
     Впрочем, для   коротких и  несложных  разговоров  можно  носить  все
необходимое  в кармане  или под мышкой, а разговор, происходящий в домашней
обстановке, не вызывает никаких затруднений. Поэтому комнаты, где собираются
лица, применяющие этот метод, наполнены всевозможными предметами, пригодными
служить материалом для таких искусственных разговоров.
     Другим  великим  преимуществом  этого  изобретения  является то, что им
можно  пользоваться  как  всемирным языком, понятным для всех цивилизованных
наций[110],  ибо  мебель и домашняя утварь всюду одинакова или очень похожа,
так  что  ее употребление легко может быть понято. Таким образом, посланники
без  труда  могут  говорить  с иностранными  королями или министрами, язык
которых им совершенно неизвестен.
     Я посетил  также математическую школу, где учитель преподает по такому
методу,  какой едва  ли  возможно  представить  себе у нас в Европе. Каждая
теорема  с  доказательством  тщательно переписывается на тоненькой облатке
чернилами,  составленными  из  микстуры против головной боли. Ученик глотает
облатку натощак и в течение трех следующих дней не ест ничего, кроме хлеба и
воды. Когда облатка переваривается, микстура поднимается в его мозг, принося
с  собой туда же теорему. Однако до сих пор успех этого метода незначителен,
что  объясняется  отчасти  какой-то  ошибкой  в определении дозы или состава
микстуры,  а  отчасти  озорством мальчишек, которым эта пилюля так противна,
что  они  обыкновенно  отходят в  сторону  и выплевывают ее прежде, чем она
успеет оказать  свое  действие;  к тому же до сих пор их не удалось убедить
соблюдать  столь  продолжительное  воздержание,  которое  требуется для этой
операции.

ГЛАВА VI

     Продолжение    описания Академии.    Автор    предлагает   некоторые
усовершенствования, которые с благодарностью принимаются
 
     В школе  политических  прожектеров я не нашел ничего занятного. Ученые
там  были,  на мой  взгляд, людьми совершенно рехнувшимися, а такое зрелище
всегда наводит  на  меня  тоску.  Эти несчастные предлагали способы убедить
монархов выбирать себе фаворитов из людей умных, способных и добродетельных;
научить   министров   считаться  с  общественным  благом,  награждать  людей
достойных,  одаренных, оказавших обществу выдающиеся услуги; учить монархов
познанию  их  истинных интересов, которые основаны на интересах их народов;
поручать должности лицам, обладающим необходимыми качествами для того, чтобы
занимать  их,  и  множество  других  диких  и  невозможных фантазий, которые
никогда  еще не зарождались в головах людей здравомыслящих. Таким образом, я
еще  раз  убедился  в  справедливости старинного изречения, что на свете нет
такой нелепости, которую бы иные философы не защищали как истину.
     Я должен,  однако,  отдать  справедливость  этому отделению Академии и
признать, что не все здесь были такими фантастами. Так, я познакомился там с
одним  весьма  остроумным  доктором,  который, по- видимому, в совершенстве
изучил природу  и  механизм  управления государством. Этот знаменитый муж с
большой  пользой посвятил свое время нахождению радикальных лекарств от всех
болезней   и   нравственного   разложения,   которым   подвержены  различные
общественные  власти  благодаря  порокам  и  слабостям правителей,  с одной
стороны,  и  распущенности  управляемых - с другой. Так, например, поскольку
все  писатели  и  философы  единогласно  утверждают,  что  существует полная
аналогия между естественным и политическим телом, то не яснее ли ясного, что
здоровье  обоих  тел  должно сохраняться и болезни лечиться одними и теми же
средствами?  Всеми  признано,  что  сенаторы  и  члены высоких  палат часто
страдают  многословием,  запальчивостью  и  другими  дурными  наклонностями;
многими   болезнями   головы  и  особенно  сердца;  сильными  конвульсиями с
мучительными  сокращениями  нервов  и  мускулов обеих рук и особенно правой;
разлитием  желчи,  ветрами  в  животе, головокружением, бредом; золотушными
опухолями,  наполненными  гнойной  и  зловонной материей; кислыми отрыжками,
волчьим  аппетитом, несварением желудка и массой других болезней, которые ни
к  чему перечислять. Вследствие этого знаменитый доктор предлагает, чтобы во
время  созыва  сената на первых трех его заседаниях присутствовало несколько
врачей,  которые,  по  окончании прений, щупали бы пульс у каждого сенатора;
затем, по  зрелом  обсуждении характера каждой болезни и метода ее лечения,
врачи эти  должны  возвратиться  на  четвертый  день в  залу  заседаний в
сопровождении  аптекарей,  снабженных  необходимыми медикаментами, и, прежде
чем   сенаторы  начнут   совещание,  дать  каждому  из  них  утолительного,
слабительного,   очищающего, разъедающего, вяжущего,   облегчительного,
расслабляющего,   противоголовного,   противожелтушного,  противомокротного,
противоушного,  смотря   по  роду  болезни;  испытав  действие  лекарств, в
следующее   заседание  врачи  должны  или  повторить,  или  переменить,  или
перестать давать их.
     Осуществление  этого  проекта  должно обойтись недорого, и он может, по
моему скромному мнению, принести много пользы для ускорения делопроизводства
в  тех странах, где сенат принимает какое- нибудь участие в законодательной
власти;  породить  единодушие, сократить  прения,  открыть  несколько ртов,
теперь закрытых,  и  закрыть  гораздо большее число открытых, обуздать пыл
молодости и смягчить сухость старости, расшевелить тупых и охладить горячих.
     Далее: так как все жалуются, что фавориты государей страдают короткой и
слабой памятью, то тот же доктор предлагает каждому, получившему аудиенцию у
первого  министра,  по изложении  в  самых коротких и ясных словах сущности
дела,  на  прощание  потянуть  его  за нос, или дать ему пинок в живот, или
наступить  на мозоль, или надрать ему уши, или уколоть через штаны булавкой,
или  ущипнуть  до синяка руку и тем предотвратить министерскую забывчивость.
Операцию  следует  повторять  каждый  приемный день,  пока просьба не будет
исполнена или не последует категорический отказ.
     Он   предлагает   также,  чтобы  каждый  сенатор, высказав  в  большом
национальном  совете свое мнение и приведя в его пользу доводы, подавал свой
голос  за прямо противоположное мнение, и ручается, что при соблюдении этого
условия исход голосования всегда будет благодетелен для общества.
     Если  раздоры  между  партиями становятся ожесточенными, он рекомендует
замечательное  средство  для  их примирения. Оно заключается в следующем: вы
берете сотню  лидеров каждой партии и  разбиваете их на пары, так, чтобы
головы людей, входящих  в каждую пару, были приблизительно одной величины;
затем  пусть два искусных хирурга отпилят одновременно затылки у каждой пары
таким  образом,  чтобы мозг  разделился  на  две  равные части. Пусть будет
произведен  обмен  срезанными  затылками и каждый из них приставлен к голове
политического противника.   Операция эта  требует,  по-видимому,  большой
тщательности,  но  профессор  уверял  нас,  что если она сделана искусно, то
выздоровление  обеспечено.  Он рассуждал  следующим  образом: две половинки
головного  мозга,  принужденные  спорить  между  собой в пространстве одного
черепа,  скоро придут к  доброму  согласию  и  породят ту умеренность и ту
правильность мышления, которые так желательны для голов людей, воображающих,
будто  они  появились  на свет только для того, чтобы стоять на страже его и
управлять  его движениями. Что же касается качественного или количественного
различия  между  мозгами вождей враждующих партий, то, по уверениям доктора,
основанным на продолжительном опыте, это сущие пустяки.
     Я присутствовал при жарком споре двух профессоров о наиболее удобных и
действительных путях и способах взимания податей, так чтобы они не отягощали
население. Один утверждал, что справедливее всего обложить известным налогом
пороки и  безрассудства,  причем  сумма обложения в каждом отдельном случае
должна определяться  самым  беспристрастным  образом  жюри, составленным из
соседей  облагаемого.  Другой был прямо противоположного мнения: должны быть
обложены налогом те качества тела и души, за которые люди больше всего ценят
себя; налог должен повышаться или понижаться, смотря по степени совершенства
этих  качеств, оценку которых  следует  всецело предоставить совести самих
плательщиков. Наиболее   высоким  налогом  облагаются  лица, пользующиеся
наибольшей  благосклонностью  другого  пола,  и  ставка  налога определяется
соответственно    количеству  и    природе  полученных    ими    знаков
благорасположения;   причем  сборщики  податей должны довольствоваться  их
собственными  показаниями.  Он предлагал также обложить высоким налогом ум,
храбрость  и  учтивость  и  взимать  этот налог тем же способом, то есть сам
плательщик  определяет степень,  в какой он обладает указанными качествами.
Однако честь, справедливость,  мудрость  и  знания  не подлежат обложению,
потому что оценка их до такой степени субъективна, что не найдется человека,
который  признал  бы их существование у своего ближнего или правильно оценил
их в самом себе.
     Женщины,  по  его предложению,  должны быть обложены соответственно их
красоте  и уменью одеваться, причем им, как и мужчинам, следует предоставить
право  самим  расценивать  себя. Но женское постоянство, целомудрие, здравый
смысл  и добрый нрав не должны быть облагаемы, так как доходы от этих статей
не покроют издержек по взиманию налога.
     Чтобы  заставить  сенаторов  служить  интересам  короны,  он предлагает
распределять  среди  них  высшие  должности  по  жребию;  причем  каждый  из
сенаторов  должен сперва присягнуть и поручиться в том, что будет голосовать
в  интересах  двора,  независимо  от  того, какой жребий ему выпадет; однако
неудачники обладают правом снова тянуть жребий при появлении вакансии. Таким
образом, у сенаторов всегда будет поддерживаться надежда на получение места;
никто  из  них не  станет жаловаться на неисполнение обещания, и неудачники
будут  взваливать свои неудачи на судьбу, у которой плечи шире и крепче, чем
у любого министра.
     Другой  профессор показал мне обширную рукопись инструкций для открытия
противоправительственных   заговоров[111].  Он рекомендует  государственным
мужам исследовать пищу всех подозрительных лиц; разузнать, в какое время они
садятся  за  стол;  на каком  боку спят, какой рукой подтираются; тщательно
рассмотреть их экскременты[112] и на основании цвета, запаха, вкуса, густоты
и  степени  переваренности составить суждение об их мыслях и намерениях: ибо
люди никогда не бывают так серьезны, глубокомысленны и сосредоточенны, как в
то  время,  когда  они сидят на стульчаке, в чем он убедился на собственном
опыте; в  самом  деле,  когда,  находясь  в  таком  положении, он пробовал,
просто в виде опыта, размышлять, каков наилучший способ убийства короля, то
кал  его  приобретал  зеленоватую  окраску,  и цвет его бывал совсем другой,
когда он думал только поднять восстание или поджечь столицу.
     Все рассуждение написано с большой проницательностью и заключает в себе
много  наблюдений,  любопытных и полезных для политиков, хотя эти наблюдения
показались  мне  недостаточно  полными.  Я  отважился  сказать это автору и
предложил,  если  он  пожелает,  сделать некоторые добавления. Он принял мое
предложение   с   большей   благожелательностью,  чем  это  обычно  бывает у
писателей,  особенно  тех, которые занимаются составлением проектов, заявив,
что будет рад услышать дальнейшие указания.
     Тогда  я  сказал  ему,  что в королевстве Трибниа, называемом туземцами
Лангден[113],  где  я  пробыл  некоторое  время  в одно из моих путешествий,
большая   часть   населения   состоит  сплошь  из  разведчиков,  свидетелей,
доносчиков,   обвинителей,   истцов,   очевидцев,  присяжных,  вместе  с  их
многочисленными  подручными  и прислужниками, находящимися  на жалованье у
министров  и их помощников. Заговоры в этом королевстве обыкновенно являются
махинацией   людей,  желающих  укрепить  свою  репутацию  тонких  политиков,
вдохнуть  новые  силы  в  одряхлевшие  органы  власти, задушить или отвлечь
общественное недовольство, наполнить свои сундуки конфискованным имуществом,
укрепить  или  подорвать  доверие  к государственному кредиту, согласуя то и
другое со своими личными выгодами. Прежде всего они соглашаются и определяют
промеж  себя,  кого  из  заподозренных  лиц  обвинить  в  заговоре;  затем
прилагаются  все  старания,  чтобы захватить письма и бумаги таких лиц, а их
собственников  заковать  в кандалы. Захваченные письма и бумаги передаются в
руки   специальных   знатоков,  больших   искусников  по  части  нахождения
таинственного значения слов, слогов и букв. Так, например, они открыли, что:
сидение  на  стульчаке означает тайное совещание; стая гусей - сенат; хромая
собака -  претендента;  чума  - постоянную армию; сарыч - первого министра;
подагра - архиепископа; виселица - государственного секретаря; ночной горшок
-комитет   вельмож;  решето  - фрейлину;  метла  -  революцию;  мышеловка -
государственную  службу;  бездонный  колодезь - казначейство; помойная яма -
двор;  дурацкий  колпак  -  фаворита;  сломанный тростник - судебную палату;
пустая бочка - генерала; гноящаяся рана - систему управления[114].
     Если  этот  метод оказывается недостаточным, они руководствуются двумя
другими,   более   действительными,  известными  между учеными  под  именем
акростихов  и  анаграмм.  Один из этих методов позволяет им расшифровать все
инициалы, согласно их политическому смыслу. Так, N будем означать заговор; B
- кавалерийский полк; L - флот на море.
     Пользуясь  вторым   методом,   заключающимся   в  перестановке букв
подозрительного письма, можно прочитать самые затаенные мысли и узнать самые
сокровенные  намерения недовольной партии. Например, если я в письме к другу
говорю: "Наш брат Том нажил геморрой", искусный дешифровальщик из этих самых
букв  прочитает фразу, что заговор открыт, надо сопротивляться и т. д. Это и
есть анаграмматический метод[115].
     Профессор горячо поблагодарил  меня  за сообщение  этих наблюдений и
обещал сделать почетное упоминание обо мне в своем трактате.
     Больше  ничто  не привлекало  к себе моего внимания в этой стране, и я
стал подумывать о возвращении в Англию.